Off With Their Heads!» исследовательница сказок из Гарварда Мария Татар упоминает, что когда-то Красная Шапочка значительную часть повествования обнажалась, интересуясь у Волка, что делать с ее корсетом, нижней юбкой и чулками. Рассказывалась эта история, как правило, подвыпившими взрослыми, когда отпрыски были уложены спать. Дети стали целевой аудиторией сказок лишь в эпоху абсолютизма (т. е. в конце XVIII — начале XIX века). Во Франции тогда особенно старались привить юным умам понятие престижа, иерархии и прочих моральных ценностей.
Политически корректные родители качают головами: потоки крови и изобретательная мстительность страшат не только детей, но и их самих.
В 2009 году четверть опрошенных британских мамаш отказались рассказывать какую-либо сказку из-за ее неполиткорректности.
Впрочем, в ярких и выхолощенных диснеевских версиях спасения тоже нет, ведь со смягчением градуса жестокости торжество возмездия бледнеет, а вместе с ним — и мораль сказки. Кроме того, как и многое в этом мире, сказки критикуются за европоцентричную перспективу с мужчиной в центре.
Выход? Рассказывать сказки самим, разумеется. Мы рассмотрели с разных сторон пять тем, на которые пишут для детей современные критически настроенные авторы.
1. Феминизм
Еще до того как сказки стали писаться политическими сознательно, посреди засилья принцесс, томящихся в ожидании принца на белом непарнокопытном, были исключения. Например, Пеппи Длинныйчулок, которую шведские феминистки так полюбили, что совсем забыли про Карлсона, что живет на крыше. Можно копнуть ближе, но глубже и вспомнить Василису Премудрую, Хозяйку Медной горы или Марью Моревну. Не обходится без принцев и принцесс и в феминистских сказках, вот только не исключено, что это принцеса в них спасет принца от дракона, а потом вдруг передумает связывать себя узами брака — как случилось, например, в «The Paper Bag Princess» Роберта Манша (1980).
Впрочем, проведенное девять лет спустя исследование показало, что дети не видели в принцессе Бумажный Пакет настоящую героиню и не идентифицировали себя с ней. Вместо этого они советовали принцессе прихорошиться и выйти-таки замуж за принца. И дело тут не столько в конфликте с традиционными сказочными ценностями — утверждают исследователи Лесли Фариш Кукендал и Брайан Сторм.
Нужно идти дальше простого переворачивания гендерных ролей, считают они, подрывать сам способ ведения нарратива и патриархальные ценности изнутри.
В качества положительного примера приводят Донну Джо Наполи (Donna Jo Napoli), которая часто рассказывает истории от первого лица... а иногда лица и совсем неожиданного: так, в феминистской ревизии «Гензеля и Гретель» повествование ведется от имени ведьмы. А ведьма, стоит отметить, персонаж не только отрицательный, но и традиционный символ женоненавистничества. Интересна в этом случае сама игра с привычными элементами сказки (тут можно вспомнить выделенные Проппом функции персонажей и метасхему нарратива), на которую по-прежнему решаются немногие.
2. ЛГБТ
Обнаружив крепкую любовь сынишки к платьям, редкий родитель не заподозрит «что-то неладное» и при этом вручит книгу, в которой главный персонаж не видит в данном факте ничего предосудительного. Окажись случайно рядом представитель РПЦ, он бы за такое высказывание плюнул в лицо и обвинил в «пропаганде педерастии». А я бы без особой надежды попыталась оправдаться: в подавлении сексуальности проку мало.
Книги для тех, у кого две мамы или два папы, появились еще несколько десятилетий назад. Неплохую подборку можно найти здесь. Но как быть, если дело в тебе и тебе 5 лет? «10,000 Dresses» Маркуса Элверта считается одной из лучших книг на тему «трансгендер для всех возрастов». Родители Бейли не слишком-то понимающие: ведь биологически он мальчик — какие к черту платья? Но Бейли оказывается сильной духом и не сдается. В этом ее поддерживает и автор книги, используя местоимения женского рода по отношению к Бейли. Эта сказка, впрочем, является не столько волшебной, сколько социально-бытовой: уж очень сильны ее связи с реальностью.
3. Анархия?
«3 Dead Princes: An Anarchist Fairy Tale» рекомендуется детям от 12 лет. Пожалуй, первая анархическая сказка «3 мертвых принца» вышла в 2010 году из-под перьев Данберта Нобакона (одного из основателей британской анархопанк-группы Chumbawamba) и Алекса Кокса (отвечал за графику, но больше известен любителям панк-фикшн-фильмов вроде «Repoman»). Главная героиня, принцесса Сторми, проводит время скитаний с гигантскими котами и летающими ящерицами — и еще она убивает трех принцев (случайно, но вообще это была их вина...).
В 1920 году с японского на китайский (а потом и на русский) была переведена книга слепого русского анархиста, музыканта и эсперантиста Василия Ерошенко «Узкая клетка». Ее герой — бенгальский тигр, сидящий в клетке и мечтающий не только освободиться сам, но и освободить других. Влияние сказки на интеллектуальные идеи в Китае того времени, поговаривают, было заметным. Мышка из сапатистской сказки, рассказанной субкоманданте Маркусом, мечтала не столько об освобождении, сколько о кусочке сыра. Однако была одна проблема: маленькая, но злобная кошка, которая не пропускала мышку на кухню, не поддавалась на ее уловки вроде молока и рыбки. Тогда мышка, которой надоело бояться, взяла и застрелила кошку из автомата. Правда, сыр к этому времени уже испортился, так что мышке не оставалось ничего другого, как разделать кошку и съесть ее на вечеринке вместе с другими мышами. И жили они долго и счастливо, сообщает субкоманданте. Чтение можно продолжить: «Questions and Swords: Folktales of the Zapatista Revolution».
4. Вегетарианство и права животных
Животные из книжек для вегетарианских и веганских семей тоже не отличаются гуманностью: пусть Херб, дракон-вегетарианец из одноименной книжки «Herb, the Vegetarian Dragon» Джулес Басс, спокойно ухаживает за своим огородом, но остальные драконы — они не такие. Они не просто едят людей, но делают это (воплощая, по-видимому, мясоедов) с особой жестокостью — не знаю, способствует ли это толерантности у детей к родственникам-мясоедам? Впрочем, книга остается одной из немногих волшебных сказок — недидактических пособий вроде «That's Why We Don't Eat Animals» или «Vegan Is Love» — о вегетарианстве. Хотя и последние являются объектом для дебатов: надо ли показывать шестилетним детям картинки со страданиями животных на фермах? А если нет, то как добиться результата?
Есть еще книга о лабораторных мышах, но ее зоозащитники предлагают удалить из библиотек. Что неудивительно: в «The Lucky Puppy» рассказывается о том, как хорошо живется лабораторным мышам: они не только помогают человечеству, но и питаются лучше обычных. Интересно, как в сказке описывается разъедание оболочки глаз во время опытов для тестирования косметики?
5. Город и класс
Любви и состраданию к животным может поучить Урсула Ле Гуин в «Catwings Return» (вторая часть цикла «Catwings», вышедшая в 2003 году). Делает она это весьма неожиданно: через призму городской политики. В ходе джентрификации целое семейство летающих котов во главе с миссис Тоби лишилось места жительства и мусорки пропитания. Более того, они оказались разбросанными по всему городу, и чтобы воссоединиться, им потребуется проявить немало заботы друг к другу. Тема города и неравенства пока менее популярна, чем феминисткие сказки, но что-то мне подсказывает, что это только пока.
Какую сказку рассказать?
Вокруг новых сказок могло быть куда меньше шума: в конце концов, сказки писались всегда, так почему бы им не писаться сейчас? Более того, при своей волшебности сказки никогда не существовали в отрыве от социальной реальности, являясь, по сути, интервенцией в социализацию в публичную сферу (выражаясь словами исследователей). Сказки традиционные или современные, версии аутентичные или подправленные, обучение через хорошие или плохие примеры — многие родители, по крайней мере англоязычные, видят, похоже, только один возможный вариант, создавая списки неполиткорректных сказок (или это все проделки журналистов?). Рискну предположить, что писателям приходится нынче выбирать между принцессой традиционной и феминистской.
Впрочем, эта дилемма вписывается в вопрос о воспитании детей и политкорректности вообще. 240 возмущенных комментариев вызвала недавняя статья о детском садике в Швеции под названием «В детском саду в Швеции “отменили” мальчиков и девочек». Еще раньше, на первой волне политической корректности вышла книга пародий (впрочем, довольно поверхностных) на идейно выверенные сказки «Politically Correct Bedtime Stories Джеймса» Финна Гарнера. Где граница между здоровой критичностью и смелостью, а где болезненная политкорректность — решает каждый сам для себя, хотя есть тенденция сводить все к последнему («сумасшедшие феминистки», «рафинированные антирасисты»).
Но политические сказки совсем не обязательно то же самое, что сказки политически корректные. Несправедливость и неоднозначность современного мира и нас самих в противовес хорошему, но плоскому примеру c прямыми инструкциями — в них это тоже есть. В то же время пересказывать старые сказки, пусть даже некоторые моральные уроки кажутся не такими уж однозначными, — здорово. Ведь сказки — окно в верования и представления прошлого.
И кроме того, известные с детства сказки не составит труда пересказать устно — с собственными изменениями, дополнениями, модификациями сюжета. Это-то и ценно, ведь изначально под влиянием ситуации сказки возникали и передавались дальше. А еще поэтому стоит сочинять их сегодня — ведь еще так много тем, которые детям лучше, чем через сказку, не объяснишь. Только, пожалуйста, пусть там не будет Золушек на мерседесах и принцев-рекламщиков (или это только мне кажется пошлым?).
К дальнейшему прочтению: The Irresistible Fairy Tale: The Cultural & Social History of a Genre (Jack Zipes).
Читайте в продолжении: интервью с французской писательницей и иллюстратором политических сказок. А пока — расскажите, какие сказки любите и не любите вы?