5 июля 2018 года. «Что я скажу детям?»

До 9 июля осталось всего три дня. Чем ближе поход к врачу, тем тревожнее. А вдруг он скажет, что уже последняя, четвертая стадия? Что я буду делать? Что скажу детям?

С того дня прошло уже три недели. Теперь все отступило на второй план, осталась только одно – злокачественная опухоль.

В тот день я проснулась и почувствовала резкую боль в правой груди. Что это? Побрела к зеркалу – да, уплотнение. И тут же меня кольнуло и в сердце. В буквальном смысле слова. Испугалась и пошла звонить врачам. Два маммолога на приеме сказали, что опухоль злокачественная, потом исследования это подтвердили.
За три недели я мысленно отделила себя от остальных людей, я чувствала себя мудрее их. Как будто знаю какую-то тайну, а они – нет, не знают. Пока… Потом я поняла, что просто так сидеть и ждать результатов – это трусость. Глупо. Что ты высидишь в темном чулане? Будешь трястись и бояться мышей? А, может быть, плакать? Нет уж, пока есть это время (неизвестно, сколько времени!), его нужно использовать по полной программе. И я стала спокойно… Только спокойно, Маша! Что у нас там осталось незаконченным? Книга. Ее я еще раз прочитала, сделала правки и отослала наконец-таки в издательство.

Что еще? А еще – постоянно отгоняю мысли о том, что дети будут очень страдать, если со мной случится ЭТО. Я не должна, не должна думать так! Я сильная, я смелая. Какая еще? Умная, талантливая, красивая. Я должна победить! Не дрейфь, Маня.

12 июля. «Человек бывает внезапно смертен»

Результаты последнего исследования показали рак под вопросом. Почему-то в остальных результатах написано, что это рак, без сомнения. Доктор-онколог сказал: «Дать сто процентов того, что у вас наше заболевание, я не могу. Нужно оперироваться и отдавать ткани на гистологию». Этот доктор, по-моему, вообще не улыбается. Ну правильно, зачем ему отдавать ненужные улыбки и обещания – место-то не подходящее. Наобещаешь, а потом будешь виноват в том, что подарил надежду.
Я спросила, что, может, это не так и страшно – мое состояние? Он ответил, что пока не может сказать. Врачебная тайна, блин? Направил на госпитализацию.

В коридоре всегда много народу, большинство – люди моего возраста и старше, но и молодых много. Совершенно лысая девушка стояла у окна и беззаботно щебетала по телефону. Ясно, что прошла химиотерапию. И ничего, общается вон, улыбается. Или она хочет скрыть свой страх, отодвинуть подальше?

Человек привыкает к своему положению, к своей участи? Разве можно привыкнуть к мысли, что ты умрешь очень скоро?! Я обожаю своих детей и внуков, нам весело и счастливо всем вместе. Как можно привыкнуть к мысли, что я их не увижу через полгода, например, или три месяца?

Да, человек смертен, говорил Воланд. Но вся штука в том, что он бывает внезапно смертен! Только вы собрались поехать в Кисловодск, как у вас – саркома легкого. Да, кхи-кхи, да, саркома. Что за мысли лезут в голову!

Заведующая подтвердила диагноз – подозрение на рак – и выписала направление на госпитализацию. Ложусь 30 июля. Вопрос о платной палате повис в воздухе. Никто не знает, получится ли у меня попасть в эту палату. Их всего одна, как я поняла. Ладно, не смертельно.

Каждое утро я делаю зарядку, нашла на ютубе – веселая такая, настроение поднимает. Вот и хорошо, вот и здорово! Я понимаю, что все это – зарядка, наигранное веселье – только для того, чтобы скорей заполнить и пережить дни до операции.

«Слишком много думаю о себе»

Я ощущаю поддержку со всех сторон. Дети, которые знают только о наличии «какой-то» опухоли, держатся великолепно. Друзья уверены, что все будет отлично. Парикмахер Марианна, у которой стригусь лет 10 (другие просто не умеют привести в порядок мои вихры), говорит: не бойся, я с тобой. Вот как! Что ж, будем составлять списки необходимого – что нужно взять в больницу.

Если врачей устроят результаты моих исследований, то в тот же день (30 июля) меня прооперируют.

Внезапно обнаружились проблемы в сердце. УЗИ показало какую-то аневризиму и еще три диагноза, о которых я не имела понятия. Я никогда не исследовала сердце, а тут – столько всего. 

Плохо сплю и думаю о том, что, возможно, буду потом вспоминать, как двухлетняя внучка Женька взлетала на качелях и смеялась, а ее волосы развевались одуванчиком на ветру. Или внука Саньку, который трется побитым носом о мои руки. Или старшую Полинку с книгой в руках.

У всех ведь есть дети и внуки, и наступает момент, когда они теряют своих близких. Черт меня дернул думать эти думы. Еще очень нескоро мои близкие потеряют меня. Неженка, самолюбивая и сопливая. Слишком много думаю о себе. И хватит ныть.

29 июля. «Я жду себя победившей болезнь»

Все, завтра еду на операцию. Я уже привыкла к мысли, что из меня вынут некоторое количество ненужной ткани. Сделать это нужно, и все здесь понятно. Но на протяжении полутора месяцев были не только дни, наполненные общением, делами, поездками. Были еще и ночи, и это – самое гадкое и ужасное, что может быть. Недаром говорят, что ночью все кошки серы. Я бы сказала, что они не серые, а черные, эти кошки. Я стала пить снотворное каждую ночь, потому что никакие успокаивающие капли не могут гарантировать спокойный сон, без частых походов в туалет, без мыслей о возможных результатах операции.

А музыка? Да, да, музыка. Почему-то под утро в голове возникает популярная нынче песня о законе Сансары: «Когда меня не станет, я буду петь голосами своих детей, и голосами их детей». Когда приходит день, я думаю о том, что глупо, глупо представлять разную чушь. Все равно все будет хорошо. Мне еще дождаться правнуков, мне еще работать, много и интересно. Жить вообще интересно. Я жду себя победившей болезнь и жизнерадостной.

31 июля. «Химию уже провели, волосы уже выпали. Но Катя до сих пор надеется, что врачи ошиблись и что у нее нет рака»

В онкохирургии столько народу, что оперировать доктора не успевают. Люди поступают каждый день по 20-25 человек. Лысые после химии женщины ходят вечерами по дорожкам на территории больницы и успокаивают друг друга рассказами о том, как можно излечить рак.

У полной и лысой Тани третья стадия рака, она прошла весь курс химии. Это восемь сеансов. Она рассказала, что прочитала в интернете новый способ излечения. Из Москвы выписывают полкилограмма каких-то жуков и потом кормят их банановыми шкурками и прочими вкусными фруктами. Жуки размножаются, потом их надо есть живьем. И якобы эти насекомые убивают раковые клетки. Чего только люди ни придумывают! По вечерам Таня сидит на коридоре и читает библию.

Кате 35 лет, она худенькая и невысокая. Ходит в парике. Рассказывала мне, что до сих про никто не сказал ей, что у нее рак. Но химию уже провели, волосы уже выпали. У Кати муж и два сына, младшему год и десять месяцев. Недавно они купили дом и завели индюков. Продают. Чтобы птицы не разбегались, их фотографируют перед каждым выпасом. Когда приходит время загонять домой, снова фотографируют. Так и считают.

Обнаружив уплотнение на молочной железе, Катя подумала, что это связано с кормлением малыша. Попала на прием к старенькому онкологу в 14-ю поликлинику. Он и сам выглядел больным: у него тряслись руки и слезились глаза. Посмотрев опухоль, он заявил: «Жить будете». Ни на какие дальнейшие консультации он ее не направил, ничего не посоветовал. 

Прошло 11 месяцев, опухоль увеличилась. Катя пошла к другому онкологу, который заподозрил неладное. Сделали пункцию, провели восемь сеансов химии.

Она прошла все исследования, врачи говорили, что рак. Но никто особо не разбирался. А однажды в заключении перепутали и написали, что не левая грудь с опухолью, а правая.

Она спросила, бывают ли ошибки в постановке диагноза. Ей ответили, что бывают, «но это же не всегда». До сих пор Катя надеется, что врачи ошиблись и что у нее нет рака. В первую неделю после того, как объявили диагноз, была паника. Катя уже хоронила себя. Двое детей, младшему – нет и двух лет. Все случилось как раз после грудного вскармливания.

Но скоро она приняла решение. Ах, так? Химия? Ладно. Значит, можно менять прическу – ведь волосы все равно выпадут. Катя купила не один, а сразу два парика, черный и белый. Выпали ресницы? Значит можно навести стрелки на веки!

- Чего с такой челкой парик купила?
- А другого не было! – отвечает она и хохочет.
- А ресницы выросли?
- Да. На этом глазу две, на этом – одна.

Понятно, что ей пришлось нелегко. И все ее уже хоронили. Однажды она увидела, что муж сидит, подперев щеку, и смотрит на их совместное фото в ноутбуке. И говорит: «Как же так? Как же так?» А брат сразу вспомнил, что половина дома должна принадлежать ему, и стал каждый день спрашивать, когда они едут к нотариусу. Катя разозлилась. «Да что вы тут распустили слюни? Я не собираюсь умирать!»

Чтобы не дать себе «чахнуть», Катя решила пойти на работу. И пошла. Начала общаться с людьми, жить полной жизнью. Когда она это рассказывает, мило смеется, хоть и нервничает, конечно. Курит и говорит, что бросит после операции.

«Здесь все одинаковы, как в роддоме»

Каждый день – еще один кусочек вырванных нервов. Второй день мне не говорят, когда же будет операция. Сегодня хирург сказала: точно в этом году. Все посмеялись, конечно.

Вчера я ждала очереди в душ. Женщина лет 70 еле стояла, держась за тележку. Она, к тому же, была хромая.

- Самое интересное, – сказала она, – что мы после этой операции будем жить. Смеяться, злиться, общаться.
- Все хотят жить.
- Очень! Очень! – покачала головой она.

У прооперированных женщин спереди висят прозрачные дренажи и мешочки, в которые стекает кровь и лимфа. И так они ходят, вложив все в пакетики. Некоторые даже не прячут, носят свою лимфу на себе, на виду. Смотрятся они уродливо: халаты надуты, как у рожениц, на шее бинтовые повязки, которые держат дренаж. Скоро и я так буду ходить. Самое противное, что многие ходят в столовую, так и не удосужившись спрятать поглубже кровавые мешки. От вида этих вещей тошнит, и есть не хочется. По палатам ходит медсестра с ведром, сливает эту лимфу у тех, кто недавно после операции и не может пока ходить. Фильм ужасов.

Здесь совсем другая жизнь. На тебя смотрят просто, без жалости. Как на всех. Все одинаковы, как в роддоме. Деваться некуда. 

Всё. Завтра на операционный стол я иду самой первой. Скорей бы.

1 августа. День операции

Готова. В 9:30 поведут за белы рученьки. Но есть пару часов, и я учусь писать левой рукой.

Как себя чувствую, объяснить не могу. Вроде хочу спать. Конечно, пару месяцев под снотворным и успокаивающим! Вчера сделали укол в живот для разжижения крови.

6 августа. До и после

Кульминация фильма ужасного фильма случилась 1 августа. Операция длилась примерно полтора часа. Я помню, как меня везли: сначала до лифта, потом долго его ждали, потом остановились возле операционной. И каждый раз я думала: «есть еще несколько минут». Мозг отказывался думать о том, что будет дальше, глаза ловили последние картины ДО, чтобы вспоминать их ПОСЛЕ. Что будет после?
Пару минут на операционном столе до операции: часы показывают 10:35, на мониторе высвечивается мое давление – 135 на 89 и пульс – 120. Операционная сестра с трудом находит вену на запястье и вставляет катетер, подключает капельницу, я как будто спокойна. Деваться-то некуда. Но тут анестезиолог сверху надевает маску на лицо и говорит: «Дыши. Сейчас ты уснешь». Я хочу что-то сказать, но отрубаюсь.

Первый новый день. «Я думала, что, когда сделают операцию, все плохое закончится»

Меня привезли в палату, переложили на кровать. Хорошо помню, как говорили: «Сначала одну ножку, вторую, еще немного». Рядом ждала команда поддержки: мои новые знакомые, такие же горемыки. Потом начался ад. 

Сказать, что было больно – ничего не сказать. Была дикая, животная боль, от нее тело хотело извиваться, но не могло, поворачиваться было нельзя. Мне казалось, что я кричала: «Мне больно! Больно!». Но получались стоны и шипение. Меня тошнило, выворачивало, ужасно болел желудок. Катя бегала за медсестрой, кололи обезболивающее, потом противорвотное, но облегчение не торопилось.

Картину довершала нестерпимая жара, наступившая в Минске неделю назад. В палате стояла духота, от которой все обливались потом, и боль становилась еще ужаснее. Можно было лежать только на спине, и все следующие сутки она не переставала болеть. Вместе с желудком они выжгли мне все нутро.

Всю ночь я не спала. Боль немного отступила, только когда на следующее утро подняла тело в сидячее положение. Вместе со мной мучились еще три женщины. Еще две, прооперированные раньше, помогали санитарке. Выручала Катя – она не брезговала, не говорила лишних слов, выносила судно.

Все, кто попадает сюда, становятся почти родными. Только что поступившие получают информацию в полном объеме: что есть и пить, чего ожидать, чего не делать. Соседки по палате выдают таблетки или капли, после наркоза не дают спать (не положено!), потом дают пить, помогают встать. Связаны одной бедой.

Вот почему, направляя на операцию, заведующая сказала: «Зачем тебе платная палата? Там же некому будет воды подать».

После операции шов под мышкой, где удалили лимфоузлы, очень кровил, и моя хирург заштопала меня – наложила четыре шва без наркоза. Сделала она это быстро и профессионально. И у меня получилось вытерпеть без скулежа! Потом мне еще давили на другой шов (на молочной железе), где стала скапливаться лимфа, но не был поставлен отвод. Во время перевязок у меня от боли потеют ноги. Но такие процедуры проходят быстро, руки врачей и медсестер незаметно и стремительно снимают повязки и обрабатывают раны.

Я думала, что, когда сделают операцию, все плохое закончится, и бояться будет нечего. Но я снова боюсь, хоть и не подаю вида. Я боюсь результатов гистологии: от этого зависит, будут ли мне делать химиотерапию, или нет. А может, обойдется радиологией?

Хирург, делавшая операцию, и вообще все, кто работает тут, – специалисты высокого класса. Эти врачи делают 8-9 операций в день, а значит – 45 в неделю и не меньше 140 в месяц! Количество беларуских женщин, попадающих под нож из-за рака молочной железы, поражает.

9 августа. «Говорят, это пострашнее всяких операций»

Сегодня пришел результат гистологии – начальная стадия рака. Значит, он был. Инвазивная протоковая карценома – это значит, что раковые клетки могут просочиться по лимфопротокам. Они еще могут быть в организме, поэтому мне придется пережить химиотерапию и лучевую терапию. Говорят, это пострашней всяких операций.

Отсюда никто так просто не выходит, если в организме обнаружен рак. А сюда попадают именно такие, с агрессивными, жрущими все на своем пути клетками, которые необходимо истребить, как фашистов.

Наша хирург и палатная врач – решительная женщина, с сильными руками и острым мозгом. Она не вносит панику, не говорит напрасно и не «убивает словом». Все, что ею сказано, – это правда. Все, что сделано – надежно. Поэтому женщины ее просто боготворят. Я буду делать все, что она скажет.

Несмотря на раны, операции, боль, кровь, из онкохирургии я выписывалась с благодарностью. Ко всем: медсестрам, хирургу, санитаркам. Одна из них, Валентина Васильевна, так просила меня сесть на судно, так аккуратно поднимала. Никогда ее не забуду. Здесь никого понапрасну не пугают и всем дают надежду. Потому что все индивидуально, каждая женщина переносит лечение по-разному. Кстати, правой (больной) рукой я уже двигаю отлично, но тренировки левой – пригодятся. 

Продолжение следует.