Лекция Томаса Бона: «Минск планировался как образцовый город социализма»

Томас Бон, фото журнала «Новая Эўропа»

«Главный вопрос для меня как исследователя: когда город становится субъектом, а не просто объектом градостроителей? Во многом это зависит от поведения людей. Когда я приехал в Минск впервые в 1997 году, мне все показалосьочень скромным, даже мертвым. Во время поездки на автомобиле по вечернему проспекту я чувствовал, что меня как будто перенесли в музей социалистического реализма под открытым небом. Минск как предмет исторического исследования заслуживает внимания потому, что Беларусь перед Второй мировой войной была чисто аграрной страной, а также потому, что белорусская столица после освобождения от оккупантов представляла собой tabula rasa. Индустриализация и рост городского населения в Беларуси по-настоящему проявились только после Второй мировой войны. Поскольку все ресурсы были сконцентрированы в столице, в Минске произошел взрывной рост населения, которое на две трети сложилось в результате миграции из деревни.

В книге Артура Клинова („Путеводитель по городу Солнца“, — прим. ред.) мне нравится функция, приписываемая Немиге. В качестве противовеса „гораду СОНца“ в путеводителе Клинова выступает „город бессонницы“ — производное от литовского слова „nemiga“. Важность этого места связана с тем, что именно битве на Немиге Минск обязан своим первым упоминанием в летописях. Город вошел в историю в 1067 года как кладбище. Бетонирование реки и реконструкцию квартала Клинов справедливо интерпретирует как осквернение „тела старого Минска“.

«Урбанизация» вплоть до Второй мировой войны считалась плохим словом

В отличие от Клинова, я в своей книге пытаюсь разгадать загадку сфинкса, связанную с категорией «социалистического города». Классики марксизма-ленинизма не разработали своей городской утопии, и в случае «социалистического города» речь шла скорее о лозунге, чем о специальном термине. Маркс и Энгельс воспринимали крупные города как очаги кризисов: в социалистическую публицистику просочилась фобия по отношению к городскому миру. Хотя в СССР городское планирование и рост городского населения находились в непосредственной связи с форсированной государством индустриализацией, «урбанизация» вплоть до Второй мировой войны считалась плохим словом, которое можно было применять только по отношению к «капиталистическому городу».

Свою историчность «соцгород» обрел в двух различных областях: первый комплекс охватывает дебаты между урбанистами и дезурбанистами в СССР на рубеже 1920-30-х, касавшиеся распада семьи и реализации коллективных форм жизни. Второй комплекс относится к стандартной градостроительной модели в восточноевропейской части СССР, сформировавшейся под влиянием Генерального плана реконструкции Москвы 1935 г. с радиально-кольцевой системой улиц. Правда, стоящие за этим принципы («зелень, воздух, свет») и связанное с ними зонирование города («работа, жилье, досуг») не выводимы из программы КПСС, а соответствуют скорее Афинской хартии, принятой Международным конгрессом современной архитектуры в 1933 г. «Социалистический город» — не столько марксистски-ленинская утопия, сколько проект модерна.

Заимствованная из конструктивизма концепция «соцгорода» опиралась на функциональность и рациональность. Эта концепция была нацелена на создание «нового человека». Вдохновленная классицизмом, она подкупала симметрией и монументальностью. Все было направлено на подчинение индивидуума обещаниям вождя.

В результате на свет появилось своеобразное создание — «советский» или «коммунистический город». Новый функционализм задавал движение и ритм. Технический прогресс служил заменой счастливого будущего и должен был привести к гомогенизации общества.

«Реконструкция» Минска предусматривала не восстановление исторически сформировавшегося города, а преодоление недостатков, которые приписывались традиционному «капиталистическому» городу. «Новый Минск» планировался как образцовый город социализма. Уникальность столицы в том, что современный образ Минска сложился в течение одного десятилетия — именно в 1950-х.«Социалистический город» отличался тем, что не принял буржуазию и не давал возможности проявиться гражданскому обществу. Он потерпел поражение, так как был создан без рабочего класса и не смог выдержать натиска сельских масс. «Вымывание деревень», которое сопровождало миграцию в город из сельской местности, привело к «рурализации города».

Три этапа реконструкции Минска: сталинская, хрущевская и брежневская эпоха

Историю Минска после Второй мировой войны можно разделить на три этапа. На позднесталинский период приходится сооружение ключевых предприятий и реконструкция центра города. В архитектуре проявились черты неоклассицизма и монументализма. В ней должна была отражаться победа над национал-социализмом и превосходство над «капиталистическим городом». Минск схож с Восточным Берлином в плане монументальности, но только в Минске реализовался проект «солнечного города» в смысле соцреализма.

В хрущевскую эпоху произошло непосредственное увязывание десталинизации с массовым жилищным строительством. Под лозунгом «строить дешевле, лучше и быстрее» пропагандировалась индустриализация строительства и стандартизация путем создания типовых проектов. Новым структурным элементом «соцгорода» стал микрорайон — жилой комплекс из пятиэтажных многоквартирных домов для 15–20 тысяч жителей. Была создана система «закрытых городов», которая основывалась на регламентации разрешения на проживание в городе для новоприбывших и на запрете сооружения новых промышленных предприятий в городской черте. При этом на свободных территориях внутри Минска и на его окраинах возникала деревянная застройка с сельской субкультурой.

На третьем этапе, во времена Брежнева, с помощью регионального планирования, которое охватывало всю Беларусь, была предпринята попытка ограничить стремительный рост городов. Тем не менее, окружающие городское ядро спутники — спальные районы — стали фирменным знаком Минска. Мое любимое место в белорусской столице — жилой район Тракторного завода.

В последнее время я отошел от темы индустриализации и урбанизации. Сейчас меня интересует скорее экоистория, отношения человека и природы, которые играют далеко не последнюю роль в истории Беларуси. У внешнего наблюдателя исчезновение деревень и осушение болот вызывают не меньше интереса, чем «город солнца». Я стараюсь играть с символами. Недалеко от моего города Гиссена находится лес, где недавно поселились зубры. Я расцениваю это как знак возвращения к природе. Развитие экологического сознания способствует налаживанию связей между людьми.

В Беларуси, кроме работы в архивах, меня всегда вдохновляло посещение малых городов и деревень. Мой недавний интерес касается Беловежской пущи. С зубром как самым крупным млекопитающим Европы, она является польским и белорусским местом памяти. Значения, которые приписывались этому ландшафту, преимущественно исходили извне, будь то миф литовского леса в ХІХ веке или партизанский миф ХХ века. С польской стороны национальный парк, основанный в 1932 году, превратился в заповедник зубров, привлекательный для туристов. С советской стороны в 1957 году было создано заповедно-охотничье хозяйство. Сейчас вся площадь Беловежской пущи включена в список мирового наследия ЮНЕСКО. Тем самым жизненный мир Беларуси на символическом уровне частично был вновь интегрирован в Европейский союз».

Гiсторык Сяргей Харэўскі, пост ў фэйсбуке

Быў на дыскусіі пра Менск Томаса Бона з Артурам Клінавым, што зладзілі сябры зь «Эўрапейскае кавярні» ў «ЦЭХ»-у. Атрымлася крыху дзіўнаватая гамана пра Сонца, зуброў, партызанаў… Я, як тутэйшы абарыген, так і ня ўцяміў да чаго гэтыя магутныя й перспектыўныя метафары былі ўжытыя. Зубры маюць такое ж дачыненьне да Менску, як і горныя муфлоны з Баварскіх Альпаў да Бэрліна. Мае прапрадзеды, з-пад Менску ўжо нічога пра зуброў нават ня чулі, мае прадзеды пад «партызанамі» разумелі інсургентаў 1831 і 1863 гг., мае дзяды везьлі ў горад не спэцыфічную „вясковую субкультуру“, а бухгальтарскія дакуманты ў банкі ды на стары піўзавод братоў Лекертаў, а мае бацькі прыехалі сюды, сканчаць школы ды ўжо стала жыць тут, не на конях, а на прыгараднай электрычцы, як і ўсе крэўныя мае 6 цётак і 2 дзядзькоў ды іхныя супругі… Гэта яны будавалі й засялялі „Горад Сонца“, не сакралізуючы яго. А ўласнае суб'ектнасьці жыхарства Менска й насамрэч не магло дэманстраваць, як адзінае цэлае, па вызначэньні за царскім і савецкім часам. З летуценным замілаваньнем згадваю дачарнобыльскія 1980-я гады, калі раптам пачалі паміраць адзін за адным бонзы-камуністы, і ў грамадзтве ўсхадзілася жаданьне ўплываць на перамены… А таксама Бон прэзэнтаваў сваю дыхтоўную кнігу 'Минский феномен», што летась вышаўшы ў Маскве — лепшую навуковую кнігу пра нашу сталіцу, прысьвечаную паваенным гадам. На жаль, акурат пра гэту выдатую кнігу амаль не завялося. А шкада — бо гэта й насамрэч інтэлектуальны выклік гісторыка-пазытывіста зь Нямеччыны беларусім калегам, што так і не даўмеліся напісаць нічога такога кшталту, седзячы пры гэтых дакумантах, якімі скарыстаўся, перадусім немец. М'о каб у нас былі такога кшталу кнігі напісаныя самімі беларусамі, мы бы зьнялі многія аблудныя міты й стэрэатыпы, што даюць глебу для бясплённых дыскусіяў мастакоў з гісторыкамі…