В 9 утра я пришёл в одно из минских РУВД. В кабинете мне откатали пальцы, оформили бумаги, которые назвали «путёвкой в тур», забрали все вещи. Потом часов до 12 я просидел в кабинете без какого либо шанса ускорить отъезд. «Когда мы поедем?» – «Думаю, вечером будет машинка. Ты что, хочешь уже в камеру?» – поинтересовался мой инспектор, и уже через 15 минут закинул меня в «отстойник». Это помещение размером три на четыре метра с серыми стенами и бетонной лавкой, на которую были прибиты доски. Запах внутри помещения – что-то среднее между мёртвым бомжом и обосцанными потными носками. В верхней части стены со стороны двери светит тусклая лампа. Внутри «отстойника» сидел молодой парень лет 25. У нас завязался разговор на полчаса, по итогам которого я дал пару советов в области защиты своих прав. «Если вам отказали в освидетельствовании на предмет опьянения – запишите, в противном случае доказать нарушение ваших прав будет невозможно», – я убеждал парня, что он может не свидетельствовать против себя, как бы сильно его ни пытался убедить следователь. Можно исписать пометками весь протокол допроса, да и вообще любую бумагу, где дают расписаться. Здесь работает правило «больше – не меньше». Через час парня увели. А мне оставалось только ждать.
Было скучно. Походил, посидел, полежал. Размеры помещения, свет, запах, надписи на стенах, которые, казалось, были выдолблены зубами, сильно давили на мозги.
Тут надо уточнить, что я был в чёрной ковбойской шляпе со шнурком, который никто не заметил. Чтобы иметь возможность зашнуровать берцы, когда выйду из изолятора (шнурки отбирают у заключенных сразу), я начал вплетать шнурок в отверстия шляпы поверх декора. Получилось незаметно. На стенах темницы было много надписей. Судя по всему, её часто подкрашивают. Я увидел: «Начальник, дай сигаретку и телефон к Христу» , «Ты сдохнешь здесь ожидая, мразь» и решил, что хорошо бы добавить цитату из брошюры по защите своих прав от Хельсинского комитета. Тут вошел мент: «Что это?» – «Я не вижу, а что тут? Очки перед входом забрали» – «Вот это. Что на стене нацарапано?» – «Простите, не могу разобрать буквы» – «Я сейчас посмотрю по камерам и если это ты, то пи*да за всё написанное в камере». Он ушёл, а я так и остался стоять. Ноги дрожали, потому что камеру обычно открывают с грохотом, а он вошёл, как полтергейст.
Мент так и не вернулся, не пустив меня ни в туалет, ни перекурить. Прошло уже часа четыре с моего появления в помещении. Чтобы скоротать время, я решил поспать. Топот, крики и хлопающие двери – всё время просыпаешься, в надежде, что это за тобой. Кажется, я пробыл в «отстойнике» часов семь-десять прежде, чем пришла машина. Дверь внезапно открылась. «Такой-то!» – проорал строевым голосом сотрудник. «Я!» – «На выход». В коридоре всех, кого должны были увозить, проверили. За спиной застегнули наручники (очень туго) и по двое завели в тесную, уже переполненную газель с тремя камерами внутри. Мне пришлось практически сидеть на каком-то очень потрёпанном алкоголике. Менты постоянно подшучивали, мол, ковбоя везём. Когда машина тормозила, был выбор: либо упираться коленями в холодную решётку, либо ударяться головой в ту же решётку. Водитель же тормозил очень резко, каждый раз, как появлялась такая возможность.
Три мужика в «стакане»
Когда мы приехали в изолятор, всех снова по двое вывели из машины и завели в «стакан», по трое. «Стакан» – помещение площадью около двух метров и с очень высоким потолком (метра четыре, не меньше). Свет яркий, стены холодные и, как в «отстойнике», исписан каждый клочок стены. С меня сняли наручники. Руки под ними были синие, с красными полосами-прорезями. Два мужичка, оказавшиеся со мной в «стакане», начали вести диалог. Нужно было придумать причину моего нахождения здесь, и я сходу сказал, что попал в изолятор за нарушение режима «условки». «За что «условка»?» – «Да травки покурил, а меня спалили», – придумал я легенду, заодно решив проверить, насколько плохо заключённые относятся к наркоманам. Моих соседей по «стакану» взяли вместе. Наверное, собутыльники. Хотя, правды они так и не сказали. Зато когда я попросил коробок спичек, без проблем дали.
Потом нас выводили по одному и вели на «собеседование». Спрашивали про ВИЧ, гепатит, «алкоголик, наркоман»? В общем, составляли анкету, видимо, для распределения по камерам. Ментам было весело, они пытались шутить над какими-то физическими отклонениями. Это был примитивный юмор, как в начальных классах школы, когда тебя называют «дрыщом», а ты обидчика – «жирдяем», только тут нельзя было отвечать. Меня заставили снять всё ниже пояса, выдали бельё и завели в другой «стакан». Там было тоже два человека. Вот с этими мужиками меня и поселили. Вообще, в изолятор временного содержания попадают в основном люди 35-50 лет, горадо реже встретишь тут 18-летнего, или 60-летнего.
«Зек спит – срок горит»
Нас втроем вселили в пустую «хату» на четвертом этаже. Камера из себя представляла достаточно просторную комнату с тремя двухъярусными кроватями, лавкой на 6-8 человек, столом и тремя тумбочками – всё было вмонтировано наглухо в пол. Также в камере был туалет формата «очко» за стальной перегородкой и умывальник. Окна были просто закрашены краской в тон песочным стенам и зарешёчены изнутри. Была уже примерно полночь. Мы начали обсуждать, кто сел и за что, я гнул свою легенду про «условку» и наркотики. Выяснилось, что предвзятого отношения к наркоманам у заключенных нет. Один из мужиков дал всем по пачке сигарет и коробку спичек: то ли уже бывалый и страхуется, то ли понимает, что не успели «подготовиться». Так мы проговорили-прокурили около двух часов, спать особо не хотелось.
Когда пришло время отходить ко сну, я предложил завесить решетку, за которой была светодиодная лампа, чёрным пакетом, потому что она светила как прожектор. Все согласились, что получится очень годный ночник. Все, кроме проверяющего, который ходил и раз в 15 минут открывал щёлочку в двери – посмотреть, что да как, не умер ли кто. Под потолком висела небольшая камера, как в вагонах метро – зачем он ходит? В очередной свой визит проверяющий увидел, что у нас темно, открыл дверь и зашёл: «Что, бандиты, охренели? Будете спать с дневным светом!» И вышел, включив нам свет уже с потолка, примерно две примерно такие же лампы, но помощнее. Мы посмеялись, мол, сейчас навесим пакеты и на них, но было высоко. Я как хитрый ковбой положил на голову шляпу – главное, чтобы не светило прямо в глаз. Посреди ночи услышал, что дверь открылась. «А чего это так ярко, начальник?» – спросил новый сокамерник. «Провинились», – ответил конвоир и погромче захлопнул дверь. Несмотря на то, что проснулся не я один, с новым парнем никто решил не здороваться.
Утро. Холодно и голодно. Пошли вторые сутки
Как и все заключённые, я последний раз ел только свой вчерашний завтрак. Проснулся от голода вместе со всеми. Покурили, походили, познакомились с новеньким, поговорили. В 8 утра всех вывели из камеры (пол в ней, кстати, деревянный, а обувь по каким-то причинам отобрали). Выстроили на холодный кафель на личный досмотр, пока несколько сотрудников «убирались» в нашем «президентском люксе». Когда завели обратно, все разбрелись по койкам, решено было поспать до завтрака. Так и получилось.
На завтрак подали овсянку, в лучших английских традициях. Есть её было тяжело, потому что по консистенции она напоминала размоченный сухой завтрак с клеем пва. Дали чай, кстати, с парой ложек сахара на дне – правда, размешать их было нечем. Ну, и хлеб. Его дают без вопросов и в достаточных количествах. Хлеб был очень даже съестной (вкуснее «кирпича» с чаем ничего не придумаешь). Как истинные эстеты, большинство заключённых пьют чай с сигареткой и думают о свободе. Когда «кормушка» открылась, повариха Наташка спросила: «Бандиты, добавку будете?» – «Конечно, давай!» И все ринулись к кормушке со своими жестяными тарелками. Навалили нам от души, собрали с маргарином со дна так, что никто доесть свою добавку не смог. После пообщались и решили, что лучше спать – срок быстрее пройдёт. Когда бока от «перин» стали болеть, я начал ходить по камере туда-сюда. Ходишь, куришь, втираешь дичь… Не самое интересное занятие, но что-то делать ведь надо.
Два основных правила для «втирания дичи»
1. Если тебе говорят заткнуться – лучше молчать. Повторять, конечно, станут, но не стоит действовать на нервы. Такие выводы я сделал, услышав историю про какого-то прожжённого торчка, который не мог заткнуться. После пятого раза сокамерникам повторять все-таки надоело. Впоследствии торчка увели в «стакан» на сутки, а его сокамерникам сказали: «Сразу бы нас звали, бить-то зачем? Ему ж в «стакане» теперь и к стене не прислониться».
2. Мои товарищи по несчастью пришли к выводу, что за нарушение условного срока бессмысленно отправлять в изолятор, мол, ведь это государство платит за мое проживание здесь. С нынешней экономической ситуацией это глупо, и лучше бы таким, как я, давали штрафы в размере около 1 млн рублей: и государству хорошо, и ты из жизни не выпадаешь.
Когда подходило время обеда, дверь внезапно открылась. Строевым голосом нам было сообщено, чтобы все собирались с вещами на выход. Прогулка? Обычно её нет в изоляторе временного содержания. Сокамерники начали разглагольствовать, как это и принято в непонятных ситуациях. Всех вывели, сказали взять обувь в руки, руки – за спиной. «Прямо, направо, вниз по лестнице», – примерно таким был маршрут.
Надев на голову свою шляпу, я шел первым. «Быстрее, ковбой», «Думай, как без шляпы домой пойдёшь», «Ты шериф или бандит? Гагагага» – примерно такой уровень шуток был у конвоиров.
Раз уж про шляпу разговор – ни один заключённый на нее не претендовал. Просили примерить, но сами отдавали без вопросов. Некоторые даже место уступали – присесть, как и произошло в камере, в которую нас привели.
Саня Шустрый и другие обитатели камеры
Камера была невероятно прокуренная. В ней было шестеро: четыре зека с огромными сроками за плечами, один проспайсованый паренёк и один ну очень непонятный персонаж. Как рассказывали, он всё время лежал, спускался только поесть и покурить, всё время молчал, наблюдал происходящее и улыбался. Как выяснилось, четверо заключённых отсюда выпускают, а мы отправлены к ним на передержку, поскольку в нашу камеру уже прибыли люди. Лавка была забита, лежачие места тоже. Одному человеку приходилось постоянно стоять или ходить. Это был зек с пятью или шестью ходками, который рассказывал дикие истории. Его дружбана, с которым они познакомились на зоне, звали Саня Шустрый, на вид около пятидесяти. По словам Сани Шустрого, он 13 лет не попадал к ментам, но за повторную пьянку за рулём его поставили на учёт, а через три часа после постановки на учёт он вышел покурить к подъезду в тапочках и халате. В этот момент приехали проверяющие, оказалось, что «нельзя так делать», и в тот же день Саню привезли в следственный изолятор – вот поэтому он и Шустрый. То есть мужику не фортануло (не повезло).
На обед нам подали варёное пшено, котлету из морковки и перемолотых старых сосисок и что-то наподобие ухи. Конечно, и хлеба дали. Было не очень вкусно, но еда ведь, какие ещё варианты? По мере того, как людей выпускали, лежачие места занимались. Явного разделения на тех, кто у окна, и кто возле «параши» не было – но о неявном все негласно знали и так. Если приехавший был «с белочкой» или стар, или тяжело двигаться – ложился на первом этаже. Чем меньше ходок или сроков, тем ближе к параше. Я был самый молодой в камере и без сроков, поэтому спал не в самом хорошем месте, на верхней полке возле «параши». Донимала даже не вонь из туалета (все за собой тщательно убирают, потому что помещение маленькое). Проблема была в вытяжке над головой: весь дым устремлялся к ней, а потому лёгкие резало еще четыре дня после того, как меня выпустили из изолятора. Я даже надеялся, что брошу курить. В камере постоянно кто-то курил, а бывало, что и несколько человек одновременно. Приходилось накрываться одеялом, оно было плотное, помогало, правда до того момента, пока под ним не становилось душно. Так вот и жили.
Вообще, вечер – время охренительных историй. Все по очереди рассказывали свои. Кто-то коротал время за игрой «мандавошки», научили и меня. В игру играет до четырех человек. Есть фишки и кубики (в нашем случае из хлебного мякиша). В обеих камерах, где я побывал, были расчерчены шахматные поля и поле для «мандавошек». Наигрался – надоело, проиграл. Начал травить свои байки из жизни, заходили на ура. Почитал пару старых газет – и спать. Отключили свет часов в 11.
Небольшое лирическое отступление
С того момента, как ты попадаешь в систему, фактически с задержания и камеры-отстойника, где ты сидишь, пока следователь смотрит твоё дело, а ты ждёшь отправки в ИВС, ты теряешь всякую возможность узнать время. В «отстойнике» и того хуже: нет окон, а биологические ритмы в такого рода стрессовых ситуациях отключаются. С другой стороны, можно было бы выжить из ума, имей часы – смотрел бы на стрелки и ждал. Вся система создана, чтобы ломать тебя: ты находишься в удручающей обстановке, на тебя орут, возможно, избивают.
Я слышал истории, как люди в камерах РУВД перегрызали себе вены на руках, лишь бы это всё закончилось. Хотя, говорят, можно привыкнуть, и когда попадаешь в третий-четвертый раз, уже просто учишься отключать мозги и просто ждать. Что ещё ломает – так это отношение ментов. Сидишь в камере, а тебя не пускают банально в туалет, а если помочишься внутри – мало не покажется. Так, в соседней камере в РУВД сидел гражданин, который без устали долбил в дверь часа три, чтобы его выпустили в туалет. Ему открыли дверь, но лишь затем, чтобы дать пару раз дубинкой. В туалет он попал, только когда уже повели к следователю… Как мне кажется, проблема даже в самой системе (в которой куча изъянов и недостатков), а в людях. Банальное сострадание и человечность нехило бы поправили ситуацию. Сводить заключенного в туалет, хотя бы раз в час, по-моему – это нормально. Он же человек.
Последнее утро в аду
Громкое слово «в аду», да? Поясню: проснулся я из-за того, что начал задыхаться. Меня душил сигаретный дым, устремляющийся к вентиляции. От злости я спрыгнул вниз. Меня должны были освободить ровно в 9.00. Я ждал. Проверки ещё не было. Холодно. Тело дрожит, сигарета горит – я курил всё утро, желая поскорее выйти. Поднёс руку к окну, понял, что на улице прохладно. Принесли завтрак. Парень, который выходил в этот же день, начал делать шнурки из целлофанового пакета. «Подсоби-ка, – Он протянул мне лоскут – Смотри, скручиваем вот так». Он начал крутить пакет пальцами, а я вертел в противоположную сторону. Видя, что я его обгоняю, прервался. «Почему ты себе шнурки не делаешь?» – «У меня есть» – «В смысле?» – «В коромысле, давай уже покончим с этим». Мы молча доделали шнурок. Потом были проверка и завтрак…
«Такой-то, через 5 минут с вещами на выход» – «Уже готов». Да, я заранее всё собрал, осталось только попрощаться. Мне пожелали больше не возвращаться сюда. Выводил меня сам начальник изолятора. Сказал: «Клёвая шляпа, ковбой. Дай её мне?» Я не согласился. Дальше у нас вроде бы завязался диалог, но в один момент начальник обрубил его, рявкнув – я шёл молча. На первом этаже лицом к стене стояло человек 15, из них 4-5 женщин разных возрастов. Мне было приказано стать рядом и обуться. Все заключенные кинули бельё в общую кучу и шли прямо, потом эта «муравьиная тропа» повернула налево, я, само собой – за ними. «Ты же не хочешь в тюрьму, сынок?» – пошутил конвоир. Я хотел огрызнуться: «какой я тебе сынок», но промолчал и покорно пошёл вперёд. Не очень-то хотелось получить ещё пару суток за оскорбление…
Подписали бумаги, мол, претензий не имею. Всё, выводят! Когда открылась дверь, и я почувствовал свежий воздух, пробрало всего, и я чуть не упал – удержался за стену.
«Идём!», – сказал выводящий, и передо мной открыли калитку. На улице было холодно: накрапывал дождик, дул ветер. Я нашёл лавку, выплел из шляпы шнурок, разрезал осколком стекла, завязался. Перед поездкой я попросил одного из моих друзей пригнать мотоцикл в соседний двор. Вот он, брезентом накрыт. Блестящий, чёрный, холодный. Ключ я нашёл в боковой кофре, куда сложил брезент. Поехал в РУВД, забрал вещи. От меня разило сигаретами. Взял бутылку виски, нормальных сигарет и еще долго откисал в гордом одиночестве с хорошей музыкой.