(vol.15, 9) я нашла в одном из магазинов поношенной одежды в Сан-Франциско. Там поневоле развивается фетиш бесплатных журналов. Они все полухипстерские и валяются повсюду. Vice в этом деле ветеран: бесплатный контркультурный журнал, взрастивший в США новое безбашенное поколение фотографов и журналистов, которые любят поэксперементировать со всем дозволенным и недозволенным. Эта статья, написанная Гамильтоном Моррисом, взбудоражила меня при первом прочтении еще летом 2008 года и не отпускает до сих пор. Как бы пафосно это не звучало, но такова она, сила американского печатного слова и культурных противоречий.
От кошерного вина до мескалина
Когда я впервые зашел в квартиру на Ридж-стрит в нижнем Ист-Сайде Манхэттена, много не увидел, потому что был выключен свет. Это была большая пустая комната с диванами, расставленными вдоль стен. Пустые жестяные банки и бутылки валялись повсюду. В четыре часа утра в квартиру наполняли только оставшиеся в живых после вечеринки. Ничего необычного. Еврей-хасид лежал на спине, ермолка на подушке, рядом с его головой. Мобильник звонил клезмером из его штанов без перерыва. Парень лежал без движения. Я прошел мимо, спрашивая себя, жив ли он. Телефон прозвонил еще 4 раза, пока хасид не ударил со всей силы по карману. В этот момент я почувствовал облегчение.
Слышалось приглушенное пение из-за двери в одну комнату. Я переступил через полуживого хасида и направился туда. Внутри было абсолютно темно. Воздух был теплым и влажным, пахло телами. В комнате лежало десять, может, пятнадцать обнаженных иудеев. Они пели, и пели в абсолютной гармонии друг с другом. На мгновение они остановились, чтобы поприветствовать меня, а затем снова начали петь. Я наблюдал за ними некоторое время перед тем, как спросил, что происходит. Голос из темноты сказал что-то невразумительное об ЛСД, и все неожиданно разразились смехом. Затем они снова начали петь. Я слушал их всего лишь несколько минут, потом собрался уходить. В другой комнате хасид, которого я заметил, сказал мне, что вечеринка закончилась, кислота тоже, и что я должен вернуться в другой раз. Я спросил его, как часто подобное происходит. Он ответил: «Постоянно».
Для многих религия – это утомительный труд. Повседневные ритуалы передаются от поколения к поколению, несмотря на то, что не слишком приятны. Не у всех был особенный религиозный опыт, и иногда это требует поклонения, почтения, времени и веры. Я знаю, что у меня этого нет. В иудейском мистицизме само понятие Бога сложно определить. Он бесконечен и непостижим, вечный вопросительный знак. Свой первый психоделический опыт я получил в 16, когда курил сальвию в машине приятеля. Я смеялся и кричал, одежда была мокрой от слез и соплей. Я понимал, что произошло нечто значимое, что-то, что определенно вписывается в рамки «бесконечного и непознанного». Все же, сказать, что это был религиозный опыт, было бы ошибкой. Это было круче.
После той вечеринки прошло два дня. Мне позвонил один из ребят, который был в той квартире. Я надеялся, что это будет приглашение на вечеринку, но услышал просьбу придти на похороны одного из их друзей. Парень умер от передоза кокаином прошлой ночью. Я добрался до Бруклина и нервно зашагал в сторону 39-й улицы. Присутствовать на похоронах хасида, которого я никогда не знал, без ярмолки, в пурпурном кожаном пиджаке, было неловко. Рядом со зданием молельни Shomrei Hadas хасиды курили, разбившись на небольшие группы. Я зашел внутрь и сел в глубине зала, пытаясь оставаться незамеченным. В молельне было много людей, поэтому я не видел, что происходит. Я слушал молитвы, и моя неловкость постепенно переросла в грусть. Когда служба закончилась, я вышел посмотреть, как гроб погружали в Ford Excursion, как члены семьи и друзья плакали, курили и разговаривали по мобильным телефонам. Там-то я и встретил Аарона, одного из немногих, кто был без традиционной одежды. Он начал понемногу объяснять произошедшее.
Прошлой ночью один из его друзей-хасидов устроил себе наркоманский кутеж, принимал огромные дозы кокаина и экстази. С ним все было в порядке. Возбужденный парень отправился спать в комнату к своей подружке. Утром она проснулась рядом с трупом. Аарон объяснил, что «это просто непрекращающийся праздник без должных знаний о наркотиках. Эти хасиды всегда вели скрытный образ жизни. Ты даже не можешь представить, если не был частью этого. Когда они уходили от семей, никто не объяснял им, что с чем можно смешивать. Это действительно опасно». Я спросил, кто продает им психоделики. Аарон сказал, что есть дилеры, которых веселит сама ситуация «давайте-ка вздуем этих хасидов». Все остаются довольны, но те, кто продают хасидам наркотики, не понимают, что они действительно очень сильно выворачивают им мозги.
Когда Аарон закончил рассказывать, я почувствовал, что расстроен. Может это эгоистично, но мысль, о том, что я буду собирать объедки с праздничного стола, и шумная история станет тенью, прежде чем я смогу узнать, что действительно происходит, разочаровывала меня. «Значит всему пришел конец?», – спросил я у Аарона. Он помолчал, а потом сказал: «Нет, нет. Определенно нет». И я получил приглашение на вечеринку следующей ночью.
Отвлечемся от истории, и я проясню мой религиозный бэкграунд: я еврей. У меня был шикарный бармицва, но я никогда не ходил в еврейскую школу. Я никогда не ходил в храм. Я поверхностно знаю иврит и выучил что-то из Торы, записанной на минидиск. В общем, я ничего не знаю об иудаизме. Я не религиозен и не «духовен». И еще я чувствую себя странно, произнося слово «молитва». Евреи, которых я встретил на Ридж-Стрит – это выходцы из хасидских или ортодоксальных районов Бруклина. Многие разговаривают исключительно на идише. Кроме тяги к трипам и общей расовой принадлежности меня с ними ничего не связывает. Я познакомился со всеми через друга моего друга. Галлюциногенный гриб называют еще «волшебным» грибом, поэтому этих иудеев можно тоже называть «волшебными». Вот как я начал думать о них.
Над звонком в квартиру на Ридж-Стрит висела табличка, которая обозначала это место как фотостудию. Может, это правда, а может, и нет. Там собрались все возможные представители иудейской культуры: некоторые в хасидских костюмах, некоторые будто с Rainbow Gathering в Вермонте. Все они из достаточно угнетающего религиозного окружения. Некоторые – люди в возрасте. Многие – молодые. Там почти не было женщин, а те, что были, казалось, не имели никакого отношения к хасидизму. Они были такими же наблюдателями, как и я.
После похорон Аарон и я обсуждали действие необычного катализатора религиозных экстазов – 2С-Е. На вечеринке той ночью мы открыли сумку, разделили белую пудру на тонкие линии и предложили ее всем. Некоторые спрашивали, что это, и я сказал, что это синтетический галлюциногенный наркотик, похожий на мескалин. Парень с длинными вьющимися волосами прокричал на всю комнату: «2С-Е – это не мескалин!» Я прибалдел от его знаний, согласился и повторил еще один раз, что этот химикат не мескалин, но просто с ним схож. Евреи начали собираться вокруг белых полосок. Аарон вышел вперед, скрутил долларовую бумажку и поднес ее к дорожке. Вынюхав ее, он чихнул порошком, и облако белых кристаллов образовалось вокруг стола. Это выглядело забавно. Остальные поторопились вынюхать остатки, делили порошок кредитками. Аарон ушел с рыжеволосой девушкой в другую комнату. Я принялся жевать какой-то хлеб.
Аарон неприлично харизматичен и один из немногих «волшебных» евреев, который сошел бы за простого католика. Он говорит без акцента, носит обычную одежду, бесстыдно флиртует со всеми женщинами, которых встречает. Выходя из комнаты, он повернулся к другу и объявил, что отказался от воздержания, продержавшись всего лишь один день. Друг ответил, что он – животное. А вообще, Аарон из семьи, которую он сам называет «охренительно ортодоксальной», и он прошел через всевозможные религиозные обряды, как и все люди в этой квартире. Он рассказывал: «Мне делали два обрезания. Я жил в Калифорнии, пока мне не исполнилось 13, потом переехал в Нью-Йорк, город более религиозный. Мне говорили в Нью-Йорке, что калифорнийские раввины нелегитимны, поэтому пришлось делать обрезание второй раз. Мне было 14, а это возраст неподходящий, но они взяли нож и во второй раз поработали надо мной. У меня только началось половое созревание, а 80-летние раввины рассматривали мои яйца. Я, конечно, задумался, нахрена мне все это надо. Раввины спрашивали, хочу ли я быть евреем, а я говорю: «Нет!»
Родители Аарона считают его конченым наркоманом и терпеливо ждут, когда он вернется к нормальной жизни. Он же убедил меня, что это никогда не случится.
На Ридж-Стрит другой еврей, Хершель (ему за 30), вынюхал дорожку 2С-Е. У Хершеля каштановая борода и пухлое тело. Его голос гипнотически мягок, и рядом с ним кажется, будто тебя завернули в теплое полотенце, такая у него аура. В 18 лет Хершель вступил в брак по принуждению. У него была жена и двое детей в Вильямсбурге, от которых он убежал, чтобы открыть психоделию. У него нет дома. Он дрейфует от места к месту, молится и употребляет ЛСД. «Волшебные» евреи считают его своим лидером, но он слишком скромен, чтобы принять этот титул. Хершель объяснил мне: «У меня одна цель: углубляться в хасидизм и психоделию. Я вырос хасидом, но я совсем не знал Бога. Потом я был атеистом, а потом психоделики пришли ко мне, и я понял. Психоделики позволили мне открыть Бога заново. До ЛСД я ненавидел Бога».
Несмотря на беспредел, который творился вокруг, я нашел путь к двери, вышел из дома и пошел к Манхэттенскому мосту. Все, что я увидел сегодня, было новым и странным. Несколько дней спустя мне позвонил Аарон и сообщил, что их выгнали с Ридж-Стрит и они уже перебрались в какую-то хибару в Кэсткиллс. В этой дыре не было ни электричества, ни водопровода. Он дал мне список телефонов и сказал, чтобы я побыстрее нашел попутчиков. Я встретился с теми, кто подвозил меня, дома у Аарона в Бруклине. Меня приветствовали гигантским бонгом, из-за которого я находился в коматозе всю дорогу до леса.
Я пришел в себя, когда машина остановилась в луже грязи. Аарон появился из-за деревьев с огромным факелом в руке. Я следовал за ним, вытаскивая ноги из грязи при каждом новом шаге. Неожиданно передо мной оказалась чудовищно сморщенная треугольная конструкция. За этим сараем виднелись озеро и водопад, залитые лунным светом и сотни акров невероятных пейзажей. Тусовка была оплачена никому не известными старейшинами, которые симпатизировали взглядам молодежи. Спонсоры лишь попросили не выращивать дурь на частной земле.
Внутри сарая горели свечи, люди пели. Было очень жарко из-за огня, который горел в пустой цистерне, а она находилась посреди комнаты. Полуобнаженные иудеи лежали на диванах, спали в кроватях, в темных углах, на полу. На скамейке в другом конце сарая были свалены коробки мацы, свечи с Иисусом и Девой Марией, бутылки кошерного вина. Я присел, проглотил таблетку ЛСД, потом протянул одну Хершелю. Он захохотал и положил ее в рот. Хершель продолжал греть воду на печи, чтобы сделать себе ритуальную купель из детского бассейна. Затем пошел дождь. Было слишком темно, чтобы писать, поэтому я откинулся на спину и слушал, как капли стучали по жестяной крыше. Я был в крутейшем экстазе. Казалось, что каждая капля падает с неба, чтобы задать моим барабанным перепонкам немало работы. Хершель появился из дождя, я отметил, что вокруг красивые звуки. Он ответил: «А что, дождь идет?» Я был полностью уверен, что открыл странную версию рая.
Утром я проснулся от перебранки между двумя иудеями. «Ты ни к чему не придешь, если будешь себя так вести. Ты хочешь иметь женщин, так ведь, Йони? Ты хочешь спать с ними?» Йони носил ермолку и еще не решил, станет ли он «волшебным» или останется хасидом. Создавалось впечатление, что он проходил через второе половое созревание и сомневался, что лучше: старое или неизведанное, новое. Прошлой ночью он обозлился на христианские иконы и соскреб изображения Иисуса и Девы Марии со свечей. Его приятель Лавви кричал: «Иисус любит тебя, даже если ты стираешь его лик!» Йони орал: «Нет! Нет! Нет! К черту Иисуса!» – и закрывал уши руками. На самом деле, все это делалось для блага Йони. Казалось, незначительный урок превратился для него в мучительный кризис реальности и веры. Лавви, который с ним спорил, из той же части Бруклина, но он быстрее приспособился к выбранному им миру. Он прославился как скандальный дизайнер одежды. Лавви спровоцировал огромный скандал в еврейской ортодоксальной блогосфере, создав коллекцию из молитвенных покрывал, ермолок и других традиционных еврейских одеяний.
Лавви устал переобучать Йони, обернулся американским флагом, надел мотоциклетный шлем и направился к двери. Выглядел он при этом как израильская версия Ивэла Нивэла. Он скинул с себя все и углубился в лес, который окружал дом. Там находилась автомобильная свалка. Лавви залез в кабину распиленного надвое автобуса. На нем не было ничего, кроме его шлема. В этот момент я задумался, смогу ли вообще уехать домой. Я пошел искать парня, который меня привез. Он был в отключке. Я проверил, дышит ли он, потряс его, пытаясь разбудить. К этому времени опять стемнело. Стало ясно, что кроме меня, никто выдвигаться домой не планировал. Я выпил бокал вина и прилег. Я ничего не ел кроме мацы и ЛСД за последние сутки.
Когда я совсем потерял надежду вернуться в город, ко мне подошла парочка и предложила место в машине. Я согласился, и мы поехали, слушая при этом поцарапанный диск Рики Мартина. Девушка начала спрашивать, как я попал в лес. Неудивительно, ведь я выглядел по-другому. Я сказал, что пишу статью об употреблении наркотиков хасидским сообществом. Все в машине замолчали на несколько минут, потом девушка сказала: «Да, на самом деле это проблема». Она приглушила звук магнитолы и продолжила: «Мой парень умер две недели назад от передоза кокаином». Мое сердце сжалось: «Я был на похоронах. Невыносимо грустно». «Да», – ответила она. Голос девушки звучал напряженно. Ее новый парень заерзал на водительском сидении и сказал: «Да, это действительно грустно, но жизнь продолжается». Я добавил: «Да, да, конечно. Не стоит зацикливаться на этом». Парень положил руку на плечо девушки и включил «Livin’ la vida loca». Остаток дороги все молчали. В городе я выскочил на Кэнэл-стрит и чувствовал сильнейший приступ смущения.
Когда «волшебные» иудеи позвонили мне в следующий раз, я узнал, что их выкинули из лесного дома. Оказалось, старейшины им никогда не владели. Одним вечером они собрались в синагоге нижнего Ист-Сайда. Я пришел около полуночи и увидел их на улице. Мужчины курили, выпивали и флиртовали с женщинами нееврейского происхождения. Хасид, которого я раньше не встречал, взял меня за руку и произнес: «Добро пожаловать домой». Внутри я увидел слово «раввин», накарябанное на стене. Только вместо буквы «А» был символ анархии. В углу парень сидел за пианино и играл «Stairway to Heaven». Я присел, подошел Аарон и предложил покурить DMT на заднем дворике. Содержимое пакетика, в котором была желтая пудра консистенции ушной серы, было бережно пересыпано в трубку. Мы оба затянулись, сидя бок о бок на ступеньках. Мой мозг начал делиться на две, затем на четыре, затем на восемь частей. У меня начались галлюцинации, и я задумался, в чем вообще смысл всего этого.
В 60-ых раввины-реформаторы начали использовать психоделики для поисков Бога. Некоторые пришли к выводу, что психоделический опыт более реален и важен, чем опыт религиозный. Самые радикальные утверждали, что само это сравнение уже оскорбляет святость психоделических наркотиков. В 2000 году обнаружилось, что группа ортодоксальных евреев из Куинс продавала по 100 тысяч таблеток MDMA в неделю. Полиция конфисковала миллион таблеток из их квартиры. Некоторые газеты писали об этом, как о крупнейшем нарко-улове копов Нью-Йорка. Но почему это все должно удивлять? Все торчат. В эту минуту кто-то определенно курит джоинт или кладет в рот экстази. Важно лишь, как это сделано. В то время как их современники спорят, можно или нет курить дурь в шабат или является ли ЛСД кошерным, «волшебные» евреи совершенно отстранили себя от религиозной бюрократии и отобрали для себя самые соблазнительные истины иудаизма. Они бесстыдно потребляют это и надеются, что другие последуют их примеру. Это и есть психоделическая религия в ее чистом виде.
По пути в Кэсткиллс я купил марку и жадно впустил ее в себя. Когда приехал, «волшебные» евреи уже вовсю тусовались. Хершель взял мою руку и сказал, что хочет поговорить наедине. Мы пошли по неосвещенной дороге, глядя на силуэты друг друга. «Ты знаешь, Гамильтон, некоторые люди хотят быть с нами по неправильным причинам», – сказал он. «Иногда они хотят лишь оргий, и иногда у нас бывают оргии, но ты должен понимать свои намерения». Я кивал головой и думал, к чему он клонит. «Это все – мощные места. Когда ты делаешь фотографию со вспышкой, сразу исчезает темнота. По сути, я не считаю, что это хорошо. Я считаю, что это разрушает все, что у тебя было. Если ты сосредоточен, то можешь все построить заново. Но не все сосредоточены». К этому времени мы оба уже были под приличным кайфом, и я плохо схватывал идею, которую Хершель вкладывал в свои слова. Я думаю, он имел в виду, что мы играемся с важными вещами, и некоторые из нас – наивные люди. Поэтому многие страдают от того, что мы делаем.
Спустя несколько часов один из «волшебных» иудеев вынюхал дорожку кетамина, пока катался по озеру на лодке. Пошатываясь, он выбрался на берег, потом выбежал на дорогу, повсюду блевал и трясся в судорогах. Людей это ввело в ступор. Со временем все отвлеклись, привели парня в порядок и вернулись к костру дальше нюхать кетамин. Когда вставало солнце, и неземное чириканье птиц погрузило меня в транс, я увидел Хершеля, который выходил из леса. Он шел один, с молитвенной книгой в руке и курил. Мы оба заслушались пением птиц на несколько минут, и в это время я осознал очень странную штуку – на самом деле у всего этого был смысл.
Фотография: Jess Williamsom