Часть первая
1
Ирина Горошко
Писательница, культуролог, социолог. Родилась в 1989 году в Минске. В настоящее время учится в магистратуре в центре Европейских исследований в Ереване. Окончила бакалавриат по медиа и коммуникации в Вильнюсе (ЕГУ). В 2011 году прошла стажировку по журналистике в Риге. Публикуем рассказы, статьи, интервью, рецензии и академические тексты, связанные с социологическими и культурными исследованиями.
Я познакомилась с А. в метро. С тех пор, как я вышла замуж, метро стало моим вторым домом. Я просыпаюсь, осуществляю все необходимые для хорошей жены ритуалы (сделать утренний минет, приготовить вкусный завтрак, чмокнуть в щечку, пожелать хорошего дня, хихикнуть в ответ на какую-то пошлось, прибраться, постирать), одеваюсь и спускаюсь — в метро. Квартира мужа в центре города, я оказываюсь на станции Купаловская, сажусь в поезд и еду до конечной станции, «Каменная Горка». Там я выхожу, пересаживаюсь на поезд, идущий в противоположном направлении, и снова еду — до конечной. И так весь день. Я не беру с собой ни книгу, ни плейер. Я усаживаюсь, как правило, возле окошка слева, напротив двери, и смотрю в одну точку. Мерный ритм остановок меня успокаивает. Мозг и все мыслительные процессы погружаются в дрему. Я не вижу, кто входит, кто выходит. Я никак не отслеживаю смену своих соседей на сиденьях. Я вроде бы и есть, однако меня, мыслящей, определенно нету.
2
Я замужем три месяца, а моему роману с метро на пару недель меньше. Мы с мужем в глазах окружающих выглядим красивой и счастливой парой. Он — высокий широкоплечий красавец, сын директора международной корпорации, обеспеченный, расслабленный, обаятельный. Я ниже его сантиметров на десять, у меня высокая грудь, тонкая талия и крутые стройные бедра, правильные черты лица и густые светлые волосы. Вообще, чего уж там, с самого детства я знаю, что обладаю чем-то, что дано далеко не всем людям моего пола. Я всегда ладила с учителями-мужчинами, я никогда не оставалсь одна на школьных дискотеках во время медленных композиций, на День Святого Валентина именно на моей парте можно было найти самое большое количество дурацких открыток-сердечек. В школе все было просто, я разбивала сердца направо и налево, ведь мне было абсолютно наплевать на этих странных существ с их потными ладонями и прыщавыми лбами. Мама мной гордилась и говорила, что я очень красива. Мама, одна из тех несчастных женщин, чью жизнь так изуродовала Перестройка, привыкла пахать, чтобы обеспечить нас, меня и младшего брата, самым необходимым, пока отец увлеченно, с мазохистским страдальческим кайфом погружался в болезнь. Мама расчесывала мои длинные волосы и приговаривала, что такой красотой надо пользоваться. Она говорила, что я не должна совершать ее ошибок. Работать должен богатый муж из изначально обеспеченной семьи, а женщина пусть следит за домом и растит детей. Я слушала и верила, ведь мир, который мне, десятилетней, предлагала мама, был единственным возможным и реальным.
3
Поступив в университет, я поняла, что все 18 лет своей жизни провела в спячке: я влюбилась. Сердце колотилось, как бешеное, и единственное, что мне было нужно не то чтобы для счастья, но просто для жизни — это обнимать худощавое тело моего Н. и знать, что он меня тоже любит. Мы растворялись друг в друге так искренне и неистово, как это возможно только в чистой, невинной и не искореженной реальностью любви. Н. был из крайне простой семьи, сын уборщицы и слесаря, и я чувствовала, что это может стать в будущем проблемой. Однако кого волнуют такие вещи, если за окном весна, а кожа прямо-таки вибрирует от каждого прикосновения Н.? Я была счастлива, в первый и последний раз в своей жизни. С Н. мы были вместе три года и создали из наших отношений мутанта, который держался на полном доверии друг к другу. Я могла встречаться со своими друзьями мужского пола и гулять с ними до ночи, а Н. просто волновался и часто звонил, удостоверяясь, что меня проводят. Он ревновал, конечно, но мне была необходима хотя бы такая мизерная степень свободы, и я ее себе отвоевала. Да и вообще, это же так очевидно: зачем строить отношения с кем-то, кому не доверяешь? Как можно думать, что у вас что-то серьезное, если боишься, что вторая половина в любой момент готова переспать с кем угодно в тайне от тебя? Наши знакомые и друзья не понимали, как так можно. Я могла путешествовать без Н. и отпускать его путешествовать без меня, и про любую интрижку друг друга мы всегда все знали. Было можно все — поцелуи, флирт, двусмысленности — все, кроме секса. В самом начале мы решили, что это недопустимо и невозможно.
4
И мы так действительно жили. Мы ругались, расставались на день-два, снова сходились и были счастливы. А потом Н. защитил дипломную работу и пустился в плаванье по тому, что люди привыкли называть реальным миром. И потерял все ориентиры. Н. заносило то в журналистику, то в барменство, то в написание сценариев, то в выращивание комнатный растений. Он все чаще начал говорить о том, что деньги — это совсем не главное, что истина — она вне этих проклятых бумажек, а целью жизни должно стать не зарабатывание во имя приобретения все большего количества товаров, а поиск истины внутри себя. Я пыталась выяснить, как на практике он собирается искать истину, но вразумительного ответа получить так и не смогла. А потом Н. сделал мне предложение и начал все чаще заговаривать о том, что дети — это прекрасно, пора и нам задуматься о рождении парочки-другой. Здесь начались проблемы. Одно дело — встречаться, любить и заниматься любовью с убежденным антикапиталистом, находящимся в перманентном «поиске себя», а другое — выходить за него замуж. Потому что это же очевидно — новобрачным надо где-то жить. Где? Негде. Дальше — дети. Чтобы рожать детей, я должна быть уверена, что минимум на три месяца беременности и далее около двух лет декрета, когда меня вырвет из нормальной жизни орущий комок, порождение моего чрева, и мне, и комку будет что кушать, что носить и, снова, где жить. Чтобы все это было, нужны, как бы нам это не нравилось, мерзкие деньги. А чтобы они были, их нужно зарабатывать. А зарабатывать — это не искать себя, постоянно меняя сферы деятельности и получая в итоге гроши, а это, скорее, делать часто неприятную и неинтересную работу, потому что дома жена и ребенок и всем хочется кушать. Я не хотела ни для себя, ни для своего будущего мужа такой участи. Я не хотела каждый вечер видеть несчастного и выжатого как лимон мужчину, у которого уже нет сил на то, чтобы приласкать ночью жену. Я вместе с ребенком не желала в итоге превратиться в ненавистных нахлебников, ради которых герой-мужчина идет на такие-то жертвы. А Н. хотел семью и моих доводов упорно не слышал. Мы стали ругаться все чаще и чаще.
5
Как раз тогда брат познакомил меня с Ромой. Вся семья, мама, папа, брат, намекали, сначала скромно, а потом — все более навязчиво, что Рома — отличная партия. Он из богатой приличной семьи, хорош собой до невозможности, и намеренья у него, вроде бы, самые серьезные по отношению ко мне. Я плакала в жилетку Н. и уговаривала его вместе уехать куда-нибудь, прямо как героиня произведений, в которых девушек насильно выдают замуж за старых уродливых богачей. Но в моем случае Рома был далеко не старым и не уродливым, а насилие было скорее косвенным: у меня была слишком слабая воля, чтобы идти наперекор семье. Да и аргументы их были, как мне казалось, вполне здравыми: Н. окончил универсистет и уже два года «ищет себя», меняя работы каждый месяц-два, нет у него ни квартиры, ни машины, и неясно, когда будут и будут ли вообще. Рома же, напротив, уже имеет все и даже больше, и мое с ним будущее — это сказка, мечта любой девушки, самый разумный способ использовать мое главное богатство — красоту. Н. отказывался уезжать и почему-то вел себя так, словно не верил в серьезность ситуации. Это неверие ему обернулось тем, что спустя год после знакомства с Ромой и его крайне настойчивых и отвратительно красивых ухаживаний я стала-таки его женой. Конечно, Н. мне этого не простил. Мы полностью оборвали любую связь и лишь спустя месяц я узнала, что после моей свадьбы Н. уехал в Англию собирать клубнику и там и остался, вступив в фиктивный (фиктивный ли?) брак с некоей жительницей туманного Альбиона.
6
Но вернемся к вагону поезда метро и одетому в строгий деловой костюм молодому человеку, всегда сидящему напротив меня. Это А., еще одна неприкаянная душа, ищущая неизвестно что в метро. Мы познакомились на седьмой день совместных поездок. Когда каждое утро видишь одного и того же человека, который делает в точности то же, что и ты, — катается от конечной до конечной, — не заметить и не запомнить его невозможно.
А. сам подошел ко мне на перроне и предложил «выйти наверх», пообщаться. Я согласилась, мне самой было очень любопытно с ним поговорить. Мы смеялись, придумывая имя для таких, как мы — «дети подземелья». А. рассказал, что он так живет уже год. А. не любил распространяться о своем прошлом, но кое-что мне удалось из него вытянуть наводящими вопросами. Опираясь на фрагментарные ответы А., я выстроила следующий нарратив его жизни. А. родился в семье успешного хирурга (первого, кто начал делать операции по пересадке чего-то там) и менее успешной, но довольно-таки профессионально состоявшейся юриста. Родители А. души в нем не чаяли и были готовы тратить любые деньги на любое развлечение или увлечение. Другой ребенок был бы счастлив, однако А. с самого детства хотел лишь одного: «чтобы его оставили в покое». Пугающая ирония жизни: не нуждающийся ни в каком усиленном развитии А. имел возможность развивать в себе что угодно, в то время как какой-нибудь дико талантливый мальчик из семьи, например, опустившихся алкоголиков имеет минимальные шансы свой талант взрастить и развить. Равнодушие А. ко всему, что ему предлагает отец (я так поняла, именно он был самым инициативным в поисках увлечений для А., водя его то на футбол и большой теннис, то на уроки игры на гитаре и компьютерной анимации), привело к крайнему охлаждению отношений между А. и отцом, что, в свою очередь, стало причиной раскола в некогда гармоничной семье. Мама А. пыталась заставить мужа принять сына таким, какой он есть, отец же просто-напросто перестал обращать на него какое-либо внимание. Ком недовольств родителей друг другом становился все больше, кульминацией же этой истории стал развод. А. был уверен, что именно его «ничтожная натура» стала причиной всех семейных несчастий. Бездарность А. абсолютно во всем и его нежелание учиться хоть чему-либо больно ударили по самолюбию отца, а развод добил его окончательно. Это привело к банальной развязке: отец спился. У отца А. была мечта — вырастить выдающегося сына. А. никак не мог стать этим выдающимся сыном, хотя он очень сильно любил и уважал отца. Кто-то должен был страдать. Страдали оба.
Удивительным для меня было то, что мы ни разу не заговорили с А. о причинах такого своего образа жизни. Казалось, что это совершенно нормально — полдня, а то и день тратить на бессмысленные поездки в метро. Если бы А. меня в лоб спросил, почему я была там, я бы растерялась. Я не знала, почему оказалась в метро один раз и оказываюсь там снова и снова, каждый рабочий день, но была уверена, что стоит мне лишить себя этого, и я немедленно сойду с ума. Думаю, мысли А. были этому в чем-то созвучны.
Часть вторая
1
— Ни у кого из нас не было в жизни таких трагедий, чтобы уходить в депрессию. Ты? Ты просто красивая девочка, выгодно себя продавшая. У тебя была любовь, но ты от нее сознательно отказалась. Ну и что? Брак — это не твое, ты это поняла. Ты же можешь развестись, начать все сначала, попытаться вернуть своего Н. Это же не конец света, что ты абсолютно равнодушна к своему мужу! Чуть-чуть желания, и ты разрушила бы шаткую конструкцию своей нынешней жизни одним движением! Но — ты этого не делаешь. И никогда не сделаешь. Ты оказалась в метро, потому что ты одна из нас. Слабое звено в цепочке эволюции. Безвольная, пассивная жертва. Но самое страшное — ты абсолютно равнодушна. Равнодушие — это смерть. Ты не хочешь бороться за жизнь.
Слова А. не звучали обидно. Разоблачая меня, он разоблачал и себя. Странные люди-тени. Ни целей, ни желаний, ни эмоций. А. был прав, прав во всем. Навряд ли я смогла бы так четко и кратко сформулировать причины своего бессмысленного времяпрепровождения в метро.
— Метро притягивает нас потому, что здесь можно просто сидеть на месте и в то же время тешиться иллюзией, что-то происходит. Движение, остановки, свет платформ, тьма тоннелей… Люди заходят, люди выходят, поезд движется, движется, движется. И ты думаешь, что ты часть этого движения. Что твоя жизнь не стоит на месте. Что с тобой что-то происходит. Хотя бы в рамках тоннеля метро. Хотя бы в течение положенного часа от конечной до конечной. Тебя окружают люди, и ты выдумываешь, что все они как-то с тобой связаны. Тебе кажется, что ты не одна. Черт, да мы все тут такие фантазеры! Нас же не существует ни для кого, понимаешь? В метро люди не смотрят друг на друга. Если ты доказываешь себе свою реальность, спускаясь каждый день в метро, то постепенно границы твоего «я» размываются, и ты медленно исчезаешь. Нас с тобой уже давно нет, ты можешь это понять?
Монолог А. прерывает голос в динамиках: «Магілёўская, канцавы прыпынак. Калі ласка, пакіньце вагоны». Мы выходим на улицу и жмуримся от яркого света солнца, как вампиры.
2
А потом я начала рыдать, но ночам. Первые раза три Рома трогательно пытался понять, что же со мной происходит, зачем-то вставал и подогревал молоко, обнимал и поглаживал спину. Это не помогало, я продолжала плакать и не прикасалась к стакану с молоком, и в четвертый раз муж просто вздохнул и повернулся на другой бок — спать. Я рыдала и не могла остановиться. Я сама не смогла бы объяснить, что заставляет мое тело, как по часам, каждую ночь в 3.30 извергать соленую жидкость из глаз. Что заставляет меня дрожать. Что заставляет меня страдать. У меня не было никаких депрессивных мыслей. Мне не было жаль себя. Я не хотела умереть или покончить с собой. Но жить я тоже определенно не хотела. Казалось, через эти ночные рыдания во мне пытается проснуться нечто, и этому нечто решительно не нравится мое равнодушие. Это нечто хочет жить. Испытывать чувства. Пробудить ту часть меня, которая, кажется, уже совсем забыла о том, каково это — хотеть чего-то. Нечто появлялось только ночами и снова скрывалось днем. Но я чувствовала, что это начало. Что скоро что-то должно случиться. Что пути назад в эмоциональное небытие уже нет. Каким-то необъяснимым образом встреча и редкие беседы с А. запустили механизм жизни во мне. А. описывал все абсолютно так, как мне и самой представлялось, но слова его были беспощадны и жестоко обнажали ужас того, что происходит. Ночные рыдания — первый звонок того, что жажда жизни возвращается ко мне. Но было в этом всем что-то угрожающее. В этой жажде определенно было что-то очень деструктивное.
3
Я начала искать Н. по социальным сетям. Я представляла его фотографии в обнимку с какой-нибудь англичанкой. Я представляла, как он делал ее счастливой по ночам. Как шептал ей ужасные пошлости, которые во мне всегда вызывали амбивалентность раздражения и желания. Но нет, не было в сетях ни его, ни англичанки. Казалось, я навсегда потеряла Н. Единственную родную душу во всем этом пропащем мире. А кто бы мог подумать, что «удачное» по всем параметрам замужество (спросите моих родных!) может полностью лишить желания жизни. Как-то я случайно столкнулась с одной знакомой из старой жизни, жизни, когда у нас с Н. была общая компания. Она рассказывала о новой работе и недавней стажировке в Лондоне, а еще невзначай упомянула, что встречала там Н. А теперь, внимание, новость: Н. снова в Минске, разошелся с англичанкой и вернулся. На время я потеряла способность дышать.
4
Мне казалось, что мы обязательно должны столкнуться с Н. в метро. Я перестала плакать ночами, но Рома этого не заметил. Я чувствовала, что Н. рядом, как героиня фильма «Дискосвиньи» чувствовала приближение своего возлюбленного. Я знала, что Н. найдет меня. И я начала надеяться, что все у меня еще будет хорошо. А. заметил перемены во мне, но упорно не подавал виду. Я видела, что мое новоприобретенное желание жить его раздражало. Хоть он и был любителем поизобличать таких, как мы, сам он свое состояние обожал. Как писал один профессор из Вены, по ту сторону принципа удовольствия находится принцип наслаждения, тяга к смерти, и А. погрузился в это мазохистское наслаждение слишком глубоко. Он не мог повернуть назад или, что важнее, уже не мог захотеть повернуть назад. Я часто придумывала, как произойдет наша с Н. встреча. Что я ему скажу, чтобы он простил меня. Конечно, я пыталась ему звонить, но те номера были заблокированы навсегда. Я могла бы постараться найти его через старых знакомых, но тогда бы утратилась вся романтика. Нет, я ждала от судьбы подарка, случайной встречи, и сама представала в роли и главной героини, и зрительницы сего прекрасного и, я была уверена, ужасного события.
5
А потом я увидела его. Сначала подумала, что мне показалось, будто машинист одного из поездов метро похож на человека, любовь к которому все сильнее разрывает меня изнутри. Но нет, не показалось — это был он. В метро. Машинист. Мой Н. В тот же день я ушла от Ромы. Это было несложно — никому не нужные красивые платья и туфли остались в шкафах роскошной квартиры. Я не оставила записки, потому что писать было нечего. Почему ушла? Куда ушла? Зачем ушла? Потому. В никуда. Затем. Впервые за несколько месяцев я просто бродила по улицам города. Мне было страшно спускаться в метро — я знала, что там он, тот, кого я предала, тот, без кого я не могу жить. Я не знала, чего бояться больше — его возможной ненависти или равнодушия, но я была уверена: то, что мы по неосторожности друг в друге взрастили, так просто не проходит. Любовь не может погаснуть — настоящая любовь превращается во что-то настолько же сильное, скорее всего, в ненависть. Мне хотелось так думать, мне хотелось, чтобы он меня ненавидел, ведь это доказало бы истинность его любви. Н. должен был стать моим спасителем от убожества, в которое я превратила свою жизнь. Ничего меньшего я от него не могла ожидать.
Часть третья
Я стою в самом начале платформы, там, где останавливается первый вагон. Чуть поодаль зачем-то находится А. Поезд останавливается. В кабине машинист Н., он открывает мне дверь, и я вхожу. А. входит в вагон. Н. даже не смотрит на меня, он возвращается на свое место, нажимает кнопки закрытия дверей и включает запись с объявлением следующей станции, закрывает двери. Поезд начинает движение. Н. поворачивает голову и смотрит мне прямо в глаза, глубоко в душу. И вдруг на меня обрушивается БОЛЬ. Боль, от которой я убегала в метро. Боль, которую я тогда, после свадьбы, очень быстро вытеснила куда-то очень далеко. Боль, которая исчезла, прихватив с собой и мое желание жить. Боль от утраты единственного, что стоит жизни: любви. И тем мне больнее, чем явственнее я осознаю, что он-то все это пережил. Не засунул куда-то в черный чердак своего бессознательного, а выстрадал, долго, насыщенно, за двоих. И мне больно, потому что было больно ему. Потому что он все еще — часть меня. Живая, дышущая, истекающая кровью. Страдающая — часть.
— Ну что молчишь? Как ты? Как дела?
Его голос изменился. В интонациях появилось больше притворного спокойствия, но я все равно знаю, что на самом деле он сейчас все больше наполняется гневом: я читаю ненависть в его глазах, ненависть того, чью любовь предали, ненависть, которая по силе равна той нашей безграничной и невозможной любви. И это делает меня счастливой.
— Дела? Какие дела? Я в порядке… — я делаю паузу… — В порядке.
— В порядке, говоришь?
Новая остановка, люди выходят, объявление остановки, люди заходят.
— В порядке?!
Наконец-то: он почти срывается на крик. Как же мне хочется, чтобы он выместил на мне свой гнев! Как же я виновата, как же я ненавижу саму себя! Давай, накажи меня, давай, передай мне свою боль!
— Ты разрушила все, во что я верил. Я любил тебя, любил безмерно, сам не знал, насколько сильно, пока не потерял. Я сходил с ума в этом городе, где каждый закоулок, каждый кабак, каждый кинотеатр, любое место, любое лицо — все только и кричало о том, какими счастливыми мы были. Я хотел убить тебя. Подкараулить и воткнуть нож в сердце. Зачем? Мне стало бы проще. Зная наверняка, что тебя больше нет, я бы мог спокойно жить дальше, не надеясь, что ты вернешься. Но как это — вернешься? Я бы тебя ни за что не простил, даже если бы ты приползла сама с извинениями! Ты перечеркнула все. Ты понимаешь, что у нас с тобой было ВСЕ?! — он наконец-то смотрит на меня, — ВСЕ, и даже БОЛЬШЕ! Ведь нет в жизни ничего хорошего, понимаешь, ничего лучше того, что было у нас — НЕТ!
Яркий свет, остановка, двери открываются, «наступны прыпынак — Фрунзенская».
— Я ненавижу тебя всем сердцем, — он смотрит мне в глаза. — Ты, дура, по глупости своей или там не знаю еще почему, ты уничтожила все. У тебя в жизни никогда не повторится того, что было у нас. Ты сама не подозревала, насколько была счастлива со мной. Так?
Я молчу. Я просто смотрю на него в упор, и слезы, проклятые слезы заполянют мои глаза так, что все расплывается. Я вспоминаю, каково это: жить. Я вспоминаю, каково это: любить. Хотеть. Желать. Одного человека, просто от нахождения рядом с которым сердце бьется в разы быстрее. Одного человека, который уникален во всем этом мире. Идеально заточенная под все мои очертания половинка. Как. Я. Могла. Все. Это. Потерять. — Потом, когда жить в этом городе стало совсем невыносимо и я начал все чаще общаться сам с собой, я уехал. Пригород Лондона, плантации с клубникой. Там была Мэри, Мэри, с которой мы по пьяни переспали, а она так впечатлилалась, что предложила мне на ней жениться, чтобы остаться в Англии. Мне все было абсолютно пофигу в тот момент, я не хотел ни жизни, ни смерти, так что расписаться и остаться в Лондоне не казалось даже большим поступком. Мэри пыталась делать что-то, пыталась вернуть меня к жизни, и лишь потом я понял, что это тот самый тип девушек: им вечно надо кого-то спасать. Так что когда я стал приходить в себя и выходить из позы несчастного депрессивного нытика, ей стало неинтересно. И через неделю у нас в квартире появился Дэвид — еще одна жертва несправедливого мира. И я вернулся сюда. В Минск.
«Асцярожна, дзверы зачыняются. Наступны прыпынак — Маладзёжная»
Долгая пауза, кажется, он погрузился в воспоминания. Я не нарушаю молчания. Для меня сейчас важно сдержаться и не взять его за руку. Не обнять его. Как же сильно мое тело тянет к нему, я совсем забыла о том, что такое притяжение вообще бывает.
Ну, а ты? Расскажи, рада ты своему выбору?
Я? Катаюсь целыми днями в метро.
Зачем?
Просто. Чтобы не жить.
«Наступны прыпынак — Пушкінская»
Ясно.
Я все-таки обнимаю его. Мы целуемся, и в этом поцелуе намного больше жестокости, чем чего бы то ни было. От разрывающих чувств у меня кружится голова, я снова стала полноценной, я снова могу дышать.
Поезд приходит на станцию «Спортивная», и, выпустив пассажиров, Н. говорит в динамик: «Уважаемые пассажиры, пожалуйста, покиньте вагон, по техническим причинам поезд дальше не идет».
Из поезда вышли все, кроме А. Мы начинаем движение. Н. смотрит мне в глаза и снова целует. Он причиняет мне боль, сжимая мои руки за спиной. Он грубо раздевает меня. Поезд движется очень быстро и без остановок, и я откуда-то знаю, что у нас осталось совсем мало времени. От удовольствия я почти теряю сознание. Мы превращаемся в одно целое, и на самом пике наслаждения Н. спрашивает у меня: «Ты знаешь, насколько ты виновата?», он до синяков сжимает кожу у меня на бедрах и спрашивает: «Ты знаешь, за что я сейчас наказываю нас обоих?», он стонет и говорит: «Мы убили все, что у нас было». А я шепчу, нет, уже кричу, ДА ДА ДА!!!… В этот момент поезд врезается в стену тоннеля. В этот момент мы оказываемся там, где нам всегда было место — нигде. В этот момент небытие принимает нас в свои сладкие объятья.