Понадобилось мне давеча взять комментарий у начальника отдела образования одного из районов города Минска. Сначала я пыталась сделать это по телефону. Но дозвониться не могла. Секретари постоянно твердили, что Она занята, на совещании, в Министерстве. Когда, наконец, я услышала вожделенный голос, чиновница разозлилась на мое желание говорить с ней по телефону, пренебрегая зрительным контактом. «Твоя правда», – подумала я и спросила, когда можно будет к ней приехать, чтобы взять интервью. Ответ: «Я очень занята!» Опустив междометия и здравый смысл, я добилась конкретики: «В часы приема добро пожаловать. С 9.00-13.00». Через неделю в назначенный день я приехала по нужному адресу, отстояла очередь полтора часа с другими посетителями и наконец, положила перед женщиной в строгом костюме диктофон.
– Я отказываюсь говорить с вами под диктофон, – сказала она.
– А как же я возьму у вас интервью? – не поняла я.
– А с чего вы решили, что я вам дам интервью? У меня посетители, по личным вопросам. Вы тут причем? Приезжайте в другое время.
– Я звонила вам, и вы лично сказали, что ответить на мои вопросы можете только в дни приема граждан, в другое время вы постоянно заняты. Я полтора часа стояла в очереди вместе со всеми. Давайте я просто напишу, что вы отказались давать комментарии и пойду.
– Ну и какие вопросы у вас? И диктофон выключите, будете писать от руки. Я имею законное право отказаться от диктофона.
– Но ведь диктофон защищает, прежде всего, вас и ваши слова…
– Вы в курсе, что мне обычно присылают вопросы заранее? А тут какой-то внештатный (!) журналист, и я должна вам отвечать? Получите сначала разрешение в министерстве образования, а потом приходите. Ну и что у вас там за вопросы?
– Первый вопрос: сколько садов в таком-то районе, сколько планируется строиться, порядок формирования очереди…
– Очереди? Вы вообще понимаете, о чем спрашиваете? Если вы неграмотный журналист, то потрудитесь сначала изучить вопрос досконально, а потом отнимать у меня время…
На прощание мне сказали: «И не смейте публиковать комментарий без официального разрешения министерства образования!»
Узнав о моем своеобразном опыте общения с чиновницей, коллеги прокомментировали эту ситуацию так: «На самом деле, журналисту вовсе не нужно под кого-то прогибаться. Вы просто не на той козе к ней подъехали. Коза – это индивидуальный подход.
Смотрите. Она чиновница. Считайте, делец – тот, кто любую ситуацию рассматривает исключительно с точки зрения выгоды. Вам просто достаточно было преподнести свой вопрос так, чтобы она поняла, что ей это будет выгодно, а не просить содействия в работе».
Я наивный человек. Но ведь чиновники – слуги народа. Их зарплата – это наши налоги. И будь я трижды тупицей, последовательность и логику никто не отменял. Почему надо подъезжать к чиновникам на какой-то козе и сулить им неформальную выгоду от общения с журналистом? Ты чиновник, а я – журналист. У каждого из нас своя работа. При этом уважение и доброжелательность никто не отменял.
Теперь о втором аспекте той же проблемы. Кого могут уволить за комментарий
Для одной из статей мне понадобился комментарий врача. Это не было разоблачением века и попыткой кого-либо дискредитировать, простые вопросы – простые ответы. Но к кому бы я ни обращалась, официально под своим именем и фамилией никто не давал интервью. Анонимно – пожалуйста! Я никак не могла взять в толк такое поведение работников медицины, пока знакомый не поделился догадкой. Мол, однажды один журналист выпустил текст без согласования с его знакомым доктором, указав этого самого доктора в качестве консультанта, и тому потом пришлось писать объяснительные своему начальству. Дело могло закончиться потерей работы.
Безусловно, в этой истории злодеем является предприимчивый журналист, но ведь когда ты просишь экспертов помочь в написании текста, ты не собираешься искажать информацию. Ты жаждешь мнения профессионала, который расставит точки над « i», без набившего оскомину домысливания. Но люди боятся говорить открыто. Это могут быть врачи, учителя, родители детей, которые учатся в школах, артисты и архитекторы. Там, где процесс урегулирован сложившейся системой и финансированием из бюджета, действуют совсем другие законы.
Анонимно, пожалуйста
«Я не буду писать под своим именем, потому что мне к этим людям еще обращаться, а они сразу узнают, что эта история о них, но анонимно все расскажу», – такой ответ я слышу чаще других. Одна мамочка не желала писать свое имя в тексте в страхе, что озвученные ею мысли приведут к потере долгожданного места в детском саду.
Другая женщина, жалуясь на нелогичные денежные поборы в школе, на предложение написать об этом, ответила: «Только если анонимно». Поясняя ответ тем, что боится предвзятого отношения к ней и ребенку. Что информация о недовольной мамаше распространится по всему району, по всем школам, и ее дочь окажется персоной нон грата. Да, признается, это страх, обоснованный общим положением дел в стране. «Если бы я могла выйти с плакатом на улицу, неважно, с просьбой собрать денег на лечение или против несправедливого закона, как это происходит в Европе. Но у нас мы знаем, чем все заканчивается. Поэтому да – давать интервью я откажусь. Чревато».
Мы будем говорить о проблемах, но обезличивать себя до анонимов, если дело касается публичности. Просто. Безопасно. Все равно ничего не изменится. Можно ненавидеть свою работу, но бояться сделать шаг за дверь в поисках лучшей доли. Можно любить свою профессию, но приходить в ужас в день зарплаты, рыдая над нищенской выплатой. Украдкой увидеть расчетный лист «вышестоящих» и сознавать, насколько велика разница – и все равно ничего не делать. Не общаться с журналистами, чтобы рассказать свою историю, не обращаться к начальству с просьбой улучшить условия труда, ни делать ничего в силу застывшего до состояния твердой смолы страха потерять намоленное место.
«Охрана труда» – в жопе, но начальству не говорите
Я помню, как на прежнем месте работы (о да, святая контора) у меня случился конфликт с коллегой. Дело было в окне. В маленьком кабинете нас было четыре человека, плюс компьютеры и техника, столы и стулья, шкафы, цветы и бумага. Мне дышать было нечем. Другие – постоянно мерзли. Когда я в очередной раз открыла окно, чтобы проветрить помещение, коллега не выдержала. Мы поругались. Я обратилась с просьбой к начальнику своего отдела решить эту ситуацию. Есть банальное соблюдение условий труда, которые нарушаются, мол, давайте нас как-то расселять, тогда все останутся довольны. Для придирчивых: «охрана труда» подтвердила мое недовольство бытовыми особенностями кабинета и нарушением закона (неофициально, вы же понимаете). Но ответ начальства был: «Потерпи, мы ничего не можем поделать. И не вздумай идти к директору, твое возмущение обернется против тебя, что в итоге приведет к расторжению контракта. А оно тебе надо?»
Помните громкую историю с Владимиром Жолудем, который объявил голодовку, чтобы достучаться до руководства, жалуясь на низкий заработок и тяжелые условия труда? Закончилось все прозаически. Никто не встал на его защиту, никто не подтвердил его слова, молча согнув спины, проходили мимо. Отвернулись. Контракт с ним не продлили.
Отчего-то возникает тупое ощущение безысходности. Грань нормальности стирается, и невозможно понять, что правильно: говорить правду, какой они бы ни была, или молчать, повинуясь стадному чувству страха? Может, выгода и попытки подъехать к ближнему на правильной козе – единственный оплот, на котором держится человечество?
